— При больном, — сказал Иосиф, открывая глаза, — не курят.
— А ты не больной, — Фэрфакс потянулся, — ты раненый. Теперь у тебя на лопатке будет красивый шрам. Временно заменяющий тебя, мистер Горовиц отлично заштопал обе твои дырки. Но обе ерунда, чуть зацепило, просто крови было много. И это моя каюта, — смешливо добавил мужчина, — я, все-таки пока еще капитан корабля. Что хочу, то в ней и делаю.
— А где мы сейчас? — спросил Иосиф, вставая. Спина болела, но несильно. Он оделся и, охнув, стал натягивать сапоги.
— В сорока милях от Картахены, — Фэрфакс незаметно взглянул на Аарона. Тот, отложил карты: "Ты поднимись на палубу, подыши воздухом, море спокойное. А то и, правда, тут накурено".
— Что с ней? — вдруг подумал Иосиф. "Я же помню, я ее заслонил. Потом меня ранило. Что эта дура еще успела натворить?".
— А где мисс Джозефина? — спросил он и почувствовал, что краснеет.
Фэрфакс взглянул на него. Иосиф сердито подумал: "Смотрит так, как будто у меня вторая голова отросла".
— Джо вахту стоит, — коротко сказал он. "Тоже на палубе".
— Ну да, где же еще, — буркнул Иосиф. Прислонившись к притолоке, он оглядел большую, чистую каюту. Ратонеро лежал, развалившись, на вытертом ковре. Иосиф, вспомнив свой сон, улыбнулся. "Тот священник, брат Джованни, с которым ты на рынке познакомился — как он выглядел? — спросил Иосиф у Аарона.
Тот нахмурился и, затянулся сигаркой: "Твоего роста, только плечи не такие широкие. Лет сорок ему, наверное, сам темноволосый, а виски седые. И глаза темные".
— Ладно, — вздохнул Иосиф, — пойду на палубу.
Он поднялся по узкому, темному трапу: "Ерунда, Джованни в России погиб, это точно. Он младше меня, на два года, ему двадцать шесть сейчас было бы. Да и что вообще он стал бы делать в Картахене, еще и католическим священником".
Он вышел на палубу и застыл.
Вечернее солнце заливало океан расплавленным золотом. Корабли уходили от "Молнии" — в разные стороны, фрегаты и маленькие барки. Легкий ветер полоскал белые паруса. Иосиф, взглянув в сторону штурвала, увидел ее — высокую, тонкую, коротко стриженую.
Пахло солью и свежестью. Он, тихо поднявшись на ют, спросил: "Что это?"
— Друзья, — не оборачиваясь, ответила Джо. "Они нам помогли, когда мы по городу стреляли. Их тут два десятка".
Иосиф посмотрел на ее белую шею, прикрытую воротником матросской куртки. "Ты привела сюда двадцать кораблей, чтобы спасти меня? — тихо спросил он.
— Я бы привела сюда все корабли мира, — голос девушки чуть задрожал, — чтобы спасти вас. Вот, — она шмыгнула носом и замолчала.
— Но почему? — ему отчаянно хотелось прикоснуться к ее руке, там, где, — он помнил, — был круглый, похожий на цветок, шрам.
Джо бросила штурвал и обернулась. По белым щекам капали, катились слезы. Она поглядела куда- то вдаль: "Потому что я люблю вас. И буду любить всегда. Все, я это выговорила. Теперь можете смеяться и называть меня дурой".
— Дура, — нежно сказал Иосиф. "Иди сюда, пожалуйста".
Она была такой же, как во сне — тонкой, хрупкой, прижавшейся к нему, взволнованно дышащей. "Ты меня спасла, — он наклонился и взял ее лицо в ладони. "Я тебе жизнью обязан".
— Не надо, — испуганно пролепетала Джо, — если вы из благодарности, то не надо…
— Хватит, — обозлился на себя Иосиф, чувствуя, как бьется ее сердце. "А то она сейчас всякой ерунды нагородит". Он поцеловал ее, — долго, так долго, что Джо, на мгновение, потеряла сознание. "Лучше всего на свете, — подумала она, — Господи, ничего нет лучше этого".
У нее были сухие, соленые губы, и мозоли на руках. Иосиф, наконец, с сожалением, оторвался от нее. Опустив голову, он поцеловал ее сильные, длинные пальцы: "Вот это — я делаю из благодарности, Джо. А все остальное, что я с тобой буду делать — он чуть улыбнулся, — случится потому, что я тебя люблю".
Она забыла, как дышать, — внезапно. Помолчав, краснея, она шепнула: "Пожалуйста, только один раз, и все, мне больше не надо…"
— Что "один раз"? — поинтересовался Иосиф, все еще обнимая ее, целуя стриженый затылок.
— Ну, — белые щеки заалели. Джо решительно продолжила: "Потому что вы потом уедете, и я вас больше никогда не увижу, — она мгновенно, горько, как ребенок, разрыдалась. Хватая ртом воздух, девушка жалостно сказала: "А если это будет, ну…я тогда буду вспоминать…"
Иосиф повернул ее к себе и взял заплаканное лицо в ладони. "Ну не дура ли? — спросил он, неизвестно у кого, и сам себе ответил: "Дура". "Не будет никакого "одного раза", — сказал Иосиф, целуя заплаканные, прозрачные глаза. "Я тебя привезу на Ганновер-сквер и попрошу у твоего отца — твоей руки".
— Вам нельзя, — Джо резко побледнела. "Вам нельзя креститься! А мне не стать еврейкой, никак! — девушка прикусила губу. Иосиф мягко сказал: "Это мы еще посмотрим. Так вот, — он прижал ее к себе, — как только мы поженимся, будет много раз. Каждый день будет, — он усмехнулся: "А вахтенным помощников не положено? Добровольных. А то — ты бы вела корабль, а я бы сидел тут, на юте и мешал бы тебе. Или за сигаркой бы сбегал, или кофе бы тебе принес".
Она закивала головой и взялась за его руку. "Никогда, никуда тебя не отпущу, — пообещал Иосиф. "Ты мне снилась все это время, моя Джо, — он положил ее голову себе на плечо. Джо, все еще всхлипывая, ответила: "Вы мне тоже".
— У меня имя есть, — он рассмеялся и стер слезы с ее лица рукавом своей рубашки. "Меня зовут Иосиф, и я очень люблю одну прекрасную, лучшую в мире упрямицу. Другой такой, как она, нет на всем свете, и это очень хорошо".
— Иосиф, — выдохнула Джо и поцеловала его, так, что он жалобно попросил: "Еще, пожалуйста!"
Над морем кружилась пара альбатросов. Джо, нежась в его руках, следя за курсом корабля, сказала: "Смотри. Обычно они так далеко к северу не залетают. Это к счастью — видеть их. Значит, у нас все будет хорошо".
— Никак иначе и не может быть, — он коснулся губами медвежьего клыка на теплой шее, и смешливо добавил: "Это, наверное, Ворон и донья Эстер, волнуются за нас".
— Все хорошо! — озорно крикнула Джо, помахав рукой птицам. Те встали на крыло, и, пронесшись над мачтами — полетели на юг.
— А теперь, — Иосиф взял ее руки в свои и положил на штурвал, — веди меня за собой, Черная Джо. Хоть на край земли. Или даже дальше.
— Пойдем рядом, — просто сказала Джо и прижалась головой к его груди. "Молния", в свете угасающего солнца, — быстро шла на север, к Англии.
Часть десятая
Лондон, лето 1778 года
Часы на церкви святого Эгидия медленно пробили семь утра. Он проснулся, и, сладко потянувшись, закинул руки за голову. Из окна каморки был виден беломраморный, в палладианском стиле шпиль. Мэтью подумал: "Надо же, в трущобах и такую красоту возвели. Хотя хозяин говорил, что трущобы тут позже появились". За окном, — он поморщился, — визгливо ругались два женских голоса. В углу кто-то запищал. Мэтью, не вставая с постели, кинул в крысу сапогом.